Энциклопедический словарь Брокгауза и
Ефрона.
New:
Глобальный каталог ресурсов для изучения
английского языка
GENNIE -
ГАЛЕРЕЯ СТИЛЬНЫХ ПОДАРКОВ
|
Энциклопедический словарь Брокгауза и
Ефрона. |
Успенский (Глеб Иванович) - известный писатель. Род. 14 ноября 1840
г. в Туле, где его отец, сын сельского дьячка, служил секретарем палаты
государственных имуществ. Учился в тульской и черниговской гимназиях;
поступил сначала в петербургский унив., по юридическому факультету,
потом перешел в московский, но по недостатку средств не мог окончить
курса и вышел из университета в 1863 г. В это время умер его отец, и
семья осталась без всяких средств. У. был вынужден усиленно заниматься
литературной работой, к которой он обратился еще в бытность свою
студентом, сотрудничая в журнале Колошина "Зритель", где в 1862 г.
напечатан был его первый рассказ: "Старьевщик". В 1864 - 1865 гг. в
"Русском Слове" появилось, за подписью У., несколько рассказов из быта
мелкого чиновничества, не попавших ни в одно собрание его сочинений;
только немногие из них перепечатаны в изданной В. Е. Генкелем книжке: "В
будни и в праздник. Московские нравы" (СПб., 1867). Литературная
известность У. начинается с 1866 г., когда в "Современнике" явились его
очерки: "Нравы Растеряевой улицы". Продолжение этих очерков печаталось в
"Женском Вестнике" 1867 г. В том же году несколько очерков У. появилось
в "Деле", а начиная с 1868 г. он стал печатать свои произведения почти
исключительно в "Отеч. Записках", лишь изредка помещая мелкие вещи в
других изданиях, напр. ("СПб. Ведомости", 1876 - письма из Сербии,
"Pyccкие Ведом.", 1885 - письма с дороги). После прекращения "Отеч.
Записок" У. был сотрудником сначала "Сев. Вестн.", затем "Русской
Мысли". В начале 1893 г. его постигла душевная болезнь, положившая конец
его литературной деятельности. Последнее его произведение - небольшая
сказка - напечатано в "Русском Богатстве" того же года. Отдельно из
сочинений У. в первый раз изданы были Печаткиным "Очерки и Рассказы"
(СПб., 1866). Это издание, с дополнениями, повторено в 1871 г. В том же
году явилось "Разоренье", а в следующем - "Нравы Растеряевой улицы".
"Наблюдения одного лентяя" и "Про одну старуху" напечатаны были в 1873
г. в виде отдельного томика "Библиотеки современных писателей". После
того явились еще: "Глушь. Провинциальные и столичные очерки" (Cпб.,
1875) и "Из памятной книжки. Очерки и рассказы Г. Иванова" (СПб., 1879).
В 1885 г. вышло собрание сочинений У. в 8-ми тт., за которым вскоре
последовали три издания Павленкова - два первые в двух, третье в трех
тт. В этом последнем издании собрано все напечатанное У. с 1866 г., за
исключением указанных выше очерков, двух небольших рассказов, помещенных
в "Иллюстрированной Газете" В. Р. Зотова, 1873 г. (там же, 1873, № 1,
впервые напечатан и портрет У.), рассказа "Злые новости" ("Отеч. Зап. ",
1875, № 3) и "Воспоминания о Некрасове" ("Пчела" М. О. Мивешина, 1878,
янв.). Литературную деятельность У. можно разделить на два периода. В
первом - приблизительно до конца 70-х годов - У. является
преимущественно бытописателем разного мелкого городского люда -
мастеровых, мещан, маленьких чиновников и т.п. "обывателей", с их
ежедневными нуждами и тревогами в борьбе за существование и с их
смутными порываниями к лучшей жизни. Сюда же примыкают картинки из жизни
провинциального и столичного "мыслящего пролетариата", с его идеальными
стремлениями, надеждами и тяжелыми разочарованиями, и путевые очерки из
заграничных поездок У., побывавшего во Франции (после коммуны), затем в
Лондоне и, наконец, в Сербии, вместе с русскими добровольцами 1876 г. Во
втором периоде своей деятельности У. является представителем так назыв.
"народничества", избирая предметом своих изучений и очерков почти
исключительно различные стороны деревенской жизни. Развитие и содержание
этой деятельности У. вполне отвечало характеру и интересам русского
общества 60-х и 70-х гг. В эпоху реформ, когда молодой писатель впервые
выступил на литературном поприще, внимание нашей передовой литературы
поглощено было "разночинцами" той общественной среды, мимо которой
прежде обыкновенно проходили без внимания и которая в эту пору сразу
выдвинула в литературу нескольких крупных представителей. Успенский по
своему происхождению сам принадлежал к этой среде, сам жил ее жизнью и с
детства вынес на себе все ее горести и лишения. Одаренный от природы
отзывчивым сердцем, он уже в ранней юности глубоко прочувствовал всю
тяжесть, а нередко и безвыходность этих темных существований,
изобразителем которых он явился в первых своих произведениях. "Вся моя
личная жизнь" - говорит он в своей автобиографической записке, - "вся
обстановка моей личной жизни до 20-ти лет обрекала меня на полное
затмение ума, полную погибель, глубочайшую дикость понятий,
неразвитость, и вообще отделяла от жизни белого света на неизмеримое
расстояние. Я помню, что я плакал беспрестанно, но не знал, отчего это
происходит. Не помню, чтобы до 20ти лет сердце у меня было когда-нибудь
на месте. Начало моей жизни началось только после забвения моей
собственной биографии, а затем и личная жизнь, и жизнь литературная
стали созидаться во мне одновременно собственными средствами". В первом
своем более крупном произведении: "Нравы Растеряевой улицы" У. явился
правдивым изобразителем жизни того мелкого серого люда, к которому он
присмотрелся у себя на родине - его нравов и понятий, дикого невежества
и горького пьянства, ничтожества, бессилия и почитания "кулака", того,
"что изуродовало нас и заставило нутром чтить руку бьющего паче ближнего
и паче самого себя..." - "Вот какие феи", говорит У., "стояли у нашей
колыбели. И ведь такие феи стояли решительно над каждым движением, чем
бы и кем бы оно ни возбуждалось. Не мудрено, что дети наши пришли в ужас
от нашего унизительного положения, что они ушли от нас, разорвали с
нами, отцами, всякую связь..." От этого статического изображения
общества У. переходит к динамическому - к изображению того движения,
которое началось в пору перелома русской жизни, "когда в наших местах
объявились новые времена" и одни стали подниматься снизу вверх, другие,
наоборот, падать сверху на самое дно, так как старый, питавший их склад
жизни, уже отошел в историю, а к новому приспособиться они были не в
силах. Это перемещение центра тяжести - все в той же общественной среде,
которую У. изображал и ранее - составляет содержание ряда новых очерков:
"Разоренье", "Новые времена - новые заботы" и др. Рассчитавшись в первых
своих произведениях с той "биографией, которую ему необходимо было
забыть, чтобы начать новую жизнь "собственными средствами", У. обратился
к этой новой жизни. "Все; что накоплено мною собственными средствами в
опустошенную забвением прошлого совесть", говорит он в автобиографии,
"все это пересказано в моих книгах, пересказано поспешно, как пришлось,
но пересказано все, чем я жил лично. Таким образом, вся моя новая
биография, после забвения старой, пересказана почти изо дня в день в
моих книгах. Больше у меня в жизни личной не было и нет". Эти слова как
нельзя точнее обрисовывают и отношение самого писателя к изображаемой им
жизни: он - не посторонний, более или менее равнодушный наблюдатель
проходящих мимо него явлений; он переживает их на самом себе, отзываясь
на них всем своим существом, глубоко чувствуя своим отзывчивым сердцем
весь трагизм захватывающих его положений, пробивающийся наружу нередко
из-под комической внешности. "На дне каждого его рассказа", говорит Н.
К. Михайловский, "лежит глубокая драма"; впечатления, для него самого
мучительные, "льются как жидкость из переполненного сосуда". Чаще всего
жизнь дает ему ряд положений внешне комических, под которыми чувствуется
глубокий внутренний трагизм; впечатление усиливается и обостряется этою
противоположностью внешности с внутренним содержанием наблюдаемых
фактов. Самый мелкий, повседневный случай, виденный, слышанный или
просто вычитанный из газет, случай, мимо которого большинство проходит
совершенно равнодушно, ничего не замечая, ни о чем не думая, для У.
получает серьезное и общее значение, глубоко западает в его ум и душу и
"сверлит" их до тех пор, пока не найдет себе исхода в простом,
безыскусственном, но проникнутом страстною силою рассказе, где каждое
слово пережито написавшим его. Повествуя о том, как новое общественное
движение 60-х гг. отозвалось в низших слоях городского населения, куда
постепенно стали проникать новые, неведомые ранее мысли, разъедающие
прежний строй жизни и по-видимому прочно установившихся понятий, У.
характеризует этот процесс названием "болезни совести" или стремления к
"сущей правде". Правда настойчиво предъявляет свои права среди
насыщенной всевозможною тяготою действительности: "никогда еще так не
болели сердцем, как теперь", говорит У. Эта болезнь наблюдается им
повсюду - и среди людей темных, инстинктивно порывающихся осмыслить свое
существование, и среди "интеллигентных неплательщиков": всех гложет тот
же "червяк", у всех "душа не на месте" и тревожно ищет равновесия,
утраченной цельности. Всего сильнее и мучительнее болел сердцем сам
писатель, чутко подмечавший и отражавший в своих произведениях это общее
беспокойное состояние. Во всей русской литературе еще не было и до сих
пор нет другого писателя, у которого это беспокойное искание "грядущего
града" сказалось бы с такой захватывающей искренностью и с такой
глубокой скорбью. Вторая половина 70-х гг., когда У. возвратился в
Россию из заграничной поездки, также оставившей свой след в том, что он
называл своей "душевной родословной", характеризуется в нашей литературе
развитием так назыв. "народничества". Это было время, когда впервые
получило ясную формулировку сознание "неоплатного долга" интеллигенции
народу, послышались призывы "в деревню" и началось "хождение в народ",
отразившееся в литературе, на первых же порах, расцветом "мужицкой"
беллетристики. Это общее веяние той поры не могло не захватить и У., в
глазах которого мужик рисовался тогда "источником искомой правды".
Случай доставил Успенскому возможность стать с этим источником в
непосредственные отношения: он приглашен был заведывать крестьянской
ссудо-сберегательной кассой в одном из уездов Самарской губ. и, таким
образом, мог проверить на опыте свои теоретические представления о
деревне. Эта проверка, результатом которой явился ряд новых очерков
деревенской жизни, произвела на самого У. крайне удручающее впечатление:
она разрушила те кабинетные иллюзии, которым предавались народолюбцы,
идеализировавшие мужика, как носителя всевозможных добродетелей.
Деревенская жизнь повернулась к У. своей оборотной стороной; он увидел в
ней господствующее стремление - "жрать", которое разрушает все
нравственные понятия, сводя всю жизнь к измышлению способов добычи денег
и отдавая деревню во власть "кулакам". Этот вывод, сделанный У. с
обычною для него полною искренностью, для многих явился неожиданным, но
едва ли не более всех - для самого У. "Я в течение полутора года не знал
ни дня, ни ночи покоя", писал он. "Тогда меня ругали за то, что я не
люблю народ. Я писал о том, какая он свинья, потому что он действительно
творил преподлейшие вещи... " С этим безотрадным выводом он не в
состоянии был помириться. "Мне нужно было знать", говорит он, "источник
всей этой хитроумной механики народной жизни, о которой я не мог
доискаться никакого простого слова и нигде. И вот, из шумной,
полупьяной, развратной деревни забрался я в лес Новгородской губ., в
усадьбу, где жила только одна крестьянская семья. На моих глазах дикое
место стало оживать под сохой пахаря, и вот, я тогда в первый раз в
жизни увидел действительно одну подлинную, важную черту в основе их
жизни русского народа, именно - власть земли. Таким образом, поиски
идеала в деревне привели У. к заключению, что "воля, свобода, легкое
житье, обилие денег, т. е. все то, что необходимо человеку для того,
чтобы устроиться, мужику причиняет только крайнее расстройство, до того,
что он делается вроде свиньи"; спасти его от этого расстройства может
только "власть земли", т. е. полная зависимость всего строя крестьянской
жизни от ее основной цели - земледельческого труда, который дает мужику
хлеб, но зато и создает для всей его деятельности строгие рамки. Земля
нужна народу не только как обеспечение его хозяйственного положения, но
и как ручательство его нравственного равновесия; от этой власти он не
может уйти не только потому, что рухнет все его хозяйство, но и потому,
что жизнь его потеряет тогда всякий смысл. Исходя из этого общего
начала, У. является решительным защитником власти крестьянского "мира" и
схода, как единственно нормальной для деревни; в установившемся веками
общинном укладе сельской жизни он видит корень всей народной
нравственности, а вторжение в общинный быт индивидуализма признает
гибельным и разрушительным. В этом духе написаны им "Власть земли" и
другие позднейшие очерки из народного быта. - Внешняя форма произведений
У. отличается недостаточностью литературной отделки: он не мог
заботиться о слоге и художественности не только потому, что не имел
времени этим заниматься, но в особенности потому, что это противоречило
бы его нервной, страстной натуре, побуждавшей его как можно скорее
передавать свои впечатления в том самом виде, как они ложились ему на
душу. Он дает читателю обрывки, недосказанные рассказы, торопливо
набросанные мысли, которые он и сам называет "черной работой
литературы", в широкой мере примешивая к изображению типов и сцен из
жизни публицистические рассуждения. Все, им написанное, производит
впечатление возбужденной речи нервного человека, который спешит
поделиться с другими тем, от чего в данную минуту болит его сердце. Эти
произведения даже как-то странно назвать обычным словом беллетристика,
Н. К. Михайловский недаром видит в них скорее "оскорбление беллетристики
действием", - до такой степени У. нарушает общепринятые манеры повести
или рассказа. Несмотря на это, У. обладает большим художественным
талантом: при полном отсутствии каких-либо украшений речи, картинность
его изображений большею частью очень сильна, благодаря способности метко
уловить и наглядно передать виденное и слышанное. Самое выдающееся и
самое ценное свойство У. - его безусловная и всегдашняя искренность. Он
всегда прямо высказывает свои мысли и смело договаривает их до конца,
хотя бы они шли в разрез с понятиями, установившимися в том кругу, к
которому он сам принадлежит. По справедливому замечанию Н. К.
Михайловского, У. нередко открыто "делает дерзости духу времени". Эта
прямота и независимость убеждений У., вместе с его горячей сердечной
отзывчивостью и неустанным исканием правды, делают его одним из самых
замечательных и привлекательных писателей своего поколения и времени.
См. ст. Н. К. Михайловского при Павленковских изд. сочинения У. и в
"Соч. " Михайловского (т. VI); Скабичевский, "Беллетристы-народники" и
"История нов. русской лит. "; Протопопов, в "Русской Мысли" (1890, №№ 8
и 9); Ср. Миллер, "Г. И. Успенский. Опыт объяснительного изложении его
сочинений" (СПб., 1889); А. Н. Пыпин, "История русской этнографии" (т.
II, гл. XII).
П. Морозов.
|
|
Начало А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я
Курсы английского языка
|
